Феликс Афанасьев — мужчина с мягкой улыбкой и добрым взглядом. Сейчас ему 96 лет. В его квартире всё просто и уютно — маленькие комнатки с коврами, комнатные растения и рассада для дачи на подоконнике. Сейчас ему 96 лет, а в 1941-м исполнилось лишь 15. О том, как для него началась и что было дальше, он подробно рассказал порталу MSK1.RU.
— Я сам родом из Москвы, коренной москвич. В 1941 году закончил школу — семь классов. Это была школа, в которой учились дети, живущие в доме правительства, то есть из «значимых» семей. Например, у нас в классе были дети Вахтанговского театра — потом вы поймете, почему я акцентирую на нем внимание. В 1937 году представителями ЦК ВКП(б) было принято решение о создании специальных школ, которые сейчас у нас называются кадетскими училищами и в некоторых местах кадетскими и классами. Правда, сейчас такие заведения принадлежат Министерству обороны, хотя тогда они принадлежали наркомату Просвещения, и там были только гражданские лица. Туда принимали только после седьмого класса — в третью батарею. И я в начале июня 1941 года подал туда документы для поступления. Она была расположена на Пречистенке. Позже я нашел себя в списках зачисленных, чему был очень-очень рад. Так как это был период летних каникул, многие ребята разъехались и учебное заведение пустовало. Но это позволило мне спокойно пройтись по коридорам и кабинетам и изучить будущее место обучения. Но так позитивно я рассуждал не долго.
«Напали фашисты — проверь продуты»
22 июня 1941 года я сам слышал по репродуктору обращение Молотова к народу Советского Союза, в котором он объявил о нападении фашистов. Честно сказать, я не знал, что чувствовать — может, в силу возраста я не до конца понимал серьезность ситуации. Наверное, превалировали волнение и страх. Что касается моей семьи, отец был начальником главного управления молочной промышленности, а мать училась в аспирантуре в Институте Международных Отношений. Она 1901 года рождения, участвовала в Гражданской войне, знала пять или шесть языков. Так вот, после речи Молотова мама сказала проверить, как у нас обстоят дела с продуктами. Мне тогда это показалось странным — почему это мы должны думать о продуктах? Всё проверили, и я отправился в магазин. Когда я вышел во двор — а тогда, стоит отметить, почти каждый дом был огражден деревянным забором — повсюду висели плакаты со всем знакомыми заголовками: «Родина-мать!», «Враг будет разбит!» и так далее.
«Я пошел по Зубовской площади, где тогда жил с родителями, и увидел две огромные очереди: одна в сберкассу, другая в булочную».
Несколько дней спустя Управдом повесил в подъезде нашего дома объявление: «Всем, кому исполнилось 20 лет, просьба собраться во дворе». Ну а мне 23 июля должно было исполниться 15 лет — вот я и попросился, чтобы мое присутствие тоже учитывали. После этой встречи нам сказали пока отдыхать, но в случае чего быть готовыми ко второму собранию, на котором будут уже распределять четкие обязанности.
«Укрывали Кремль от бомбежки»
Первый налет фашистских самолетов на Москву произошел ровно через месяц после начала войны — в ночь с 22 на 23 июля. Это было страшное зрелище: огромное количество боевых головок падало в самые разные точки Москвы, были частые возгорания. Вместе с ними на столицу скидывали 100-килограммовые бомбы — одна из таких как раз таки упала на театр имени Вахтангова. Вскоре после этого Управдом организовал второе собрание, на котором было принято решение затемнять окна шторами и стекла окон обклеивать полосками бумаги, чтобы в случае чего осколки не летели на головы прохожим. Помню, как мы с мамой вырезали эти полоски из газет. Кроме того, меня и нескольких других ребят назначили дежурными по крышам. Нам выдали куртки, штаны, войлочные сапоги и щипцы. На крышах стояли три бочки с водой, и наша задача заключалась в том, чтобы щипцами перекладывать боеголовки в воду, тем самым деактивировав их. Важно и то, что в то время промышляли очень подлые люди. Что они делали? Представьте себе классическую старенькую пятиэтажку. У каждой были водосточные трубы, куда стекала вода во время грозы.
«Эти люди намеренно подкладывали туда фонарики, чтобы фашистским самолетам было лучше видно жилые дома».
Конечно же, одной из моих задач также была периодическая проверка этих труб на наличие этих лампочек. Хочу вам еще рассказать о том, как прятали здания, чтобы их не было видно с самолетов — это забавная ремарка. Обычно дома накрывали широкими полотнами, на которых были нарисованы деревеньки и сёла. Таким же образом укрывали и Кремль.
«Копали рвы и спали в одежде»
Лето прошло, и 1 сентября в моей специальной школе началась учеба. Помимо общеобразовательных предметов у нас были еще и узконаправленные — такие как строевая подготовка и так далее. В Москве таких школ на тот момент было немного — пять артиллерийских, одна военно-воздушная и одна военно-морская. Если мне не изменяет память, моя называлась «Вторая артиллерийская специальная школа города Москвы». Вскоре после начала учебы мы были переведены в поселок Тучково, где нам было поручено совместно с местными жителями копать противотанковые рвы — два метра шириной и два метра глубиной.
«Это было крайне тяжело, так как из инструментов были лишь кирки и лопаты — никакой техники».
Занятия, конечно, к тому моменту уже приостановили, потому что обстановка накалялась и не до этого было. Мы там находились 10 дней, спали в местной школе — выдали матрасы, на которых я со своими товарищами спал в одежде. Представьте — осень, начинаются холода. Другого выхода не было.
Самый тяжелый момент настал, когда мы вернулись из Тучково. В Москве было объявлено осадное положение. Не знаю, насколько эта информация правдива, но многие говорили, что немецкие танкетки были замечены под Химками. К 16 октября немцы уже подступали со всех сторон: на юге — под Тулой, был взят Наро-Фоминск. Со стороны севера враг, конечно, был чуть дальше, но всё же. Начался этап тяжелой эвакуации. Эвакуировали детей, врачей, учителей, наркомов и специальные школы.
«Каждый получил список вещей, которые было необходимо взять с собой: одеяло, подушку, три комплекта сменного белья, продукты на пять дней, учебники».
И мы вместе с преподавателями от нашей Кропоткинской улицы пошли пешком до Казанского вокзала — это был единственный вокзал, который еще не был оккупирован. Конечно, там бомбили, но тем не менее проезд оставался открытым. Там нас посадили в теплушки, в каждой по центру стояли печки — середина осени все-таки — и мы ехали пять дней в Сибирь, в Ленинск-Кузнецкий. Далее мы продолжили обучение. Корпусы специальных школ были рассредоточены в Прокопьевске, в Ленинск-Кузнецке и в Кемерове. В общем, все они так или иначе находились рядышком с Сибирью. Обучение продолжалось вплоть до июля 1944 года.
День Победы встретил в госпитале
После окончания спецшколы каждому из нас выдали направление в военные училища — я попал в Ростовское противотанковое артиллерийское на конной тяге. Курс обучения был рассчитан на год. Из моих знакомых мало кто попал на фронт, потому что война уже по всем признакам близилась к своему концу, однако многие были направлены в Западную Беларусь и Западную Украину. В моем же училище мы ловили и обезвреживали немецких шпионов. И вот во время учений у нас на конной тяге были пушки 45- и 55-миллиметрового калибра — самые маленькие, которые были в нашей армии в то время. Были, конечно, и дивизионные пушки — 152, 155 миллиметров, но мы использовали зачастую более простые варианты. Были практики, на которых мы отрабатывали тревогу. В таких случаях каждая батарея из трех конных полков должна была держаться друг от друга на определенном расстоянии — от ста до двухсот метров — и следить за своим, если можно так сказать, участком. Также были пушки, о которых я говорил выше, — по одной на каждый ряд лошадей. Меня посадили на первый, передний снаряд. И вот однажды случилась авария — орудие перевернулось. А мы — я и мои товарищи из училища — сидели на нем.
«Двое человек погибли, я получил очень серьезную травму коленного сустава, попал в московский госпиталь».
Когда мне делали операцию, врачи обнаружили у меня туберкулез кости. После меня направили в другой госпиталь — уже в Евпатории — где лечили такого рода заболевания. Наверное, это воспоминание о том времени откликается в моей памяти как одно из самых жутких. Ладно, мне наложили гипс на колено — я хотя бы мог немного передвигаться и делать какие-то элементарные вещи — но там были люди, у которых был туберкулез всего позвоночника. Таким образом, они ничего не могли — просто лежали и ждали, когда санитары их перевернут или помогут сходить в туалет. В этом госпитале я пробыл чуть больше года — там же и встретил День Победы.
Август 1945 года. Время поступать в высшее учебное заведение. Поскольку я окончил спецшколу с отличием, у меня было право поступать в институт на бюджет без экзаменов. Я, будучи на костылях, прихожу к заведующему отделением и прошу, чтобы меня выписали к первому сентября домой — я хотел поступить именно в том году, чтобы не терять время. И мне пошли навстречу, так как я часто помогал санитарам, разносил лежачим пациентам газеты. Меня выписали, дали справку, что у меня теперь первая группа инвалидности. И я вернулся в Москву и поступил на радиофакультет в Институт Инженерной Связи, который находится на Моторной улице. Там я проучился пять лет, из них четыре — на костылях. Интересно то, что я являюсь редким примером того человека, который после окончания института работал по специальности — двадцать лет работал инженером связи на севере, в городе Ухта. Так как на севере пенсионный возраст начинается раньше, в 55 лет мне дали пенсию. По возвращении в Москву я продолжал заниматься делами, в том числе участвовать в общественных работах.
Искренне прошу каждого жить настоящим, делать это здесь и сейчас. Не тратить время на мимолетные радости, а вкладывать его в собственное развитие, мысля наперед. Никто не знает, что будет завтра. Я вот, например, и подумать не мог, что на следующий день после 21 июня 1941-го, когда я во дворе еще играл с друзьями, объявят войну.