«Люди останавливались, обнимались с незнакомцами» Победа, Гагарин и Рейган: история России глазами простых москвичей

Московский Главархив и городской Департамент труда и социальной защиты населения в январе 2021 года открыли онлайн-клуб мемуаристики «Линия жизни» на базе клубных пространств «Мой социальный центр». Это проект, в котором собирают воспоминания самых разных горожан о том, какими они увидели исторические события. Первые мемуары уже поступили в архив на вечное хранение. Всего в настоящее время поделиться своими воспоминаниями собираются более 100 москвичей. «Лента.ру» поговорила с участниками проекта, чтобы увидеть их глазами войну, День Победы, Гагарина, президента США Рейгана и многое другое, что хранилось только в их памяти, но должно было быть сохранено в истории навсегда.

«Во время Олимпиады свободных дней почти не было»

Александр Пятницкий, водитель троллейбуса в Москве с 55-летним стажем

Во время московской Олимпиады я был за рулем троллейбуса. Это 1980 год. Нагрузка была жуткая, потому что очень мало давали выходных. То есть во время Олимпиады свободных дней у нас почти не было — давали только один выходной в неделю, да и то не в общепринятые дни отдыха.

Так что во время Игр 1980 года у меня постоянно была только работа, работа, работа, работа. Не дай бог какой-то небритый выйдешь на смену. Трубки, проверки. Хорошо, что я водку вообще не пью, поэтому мне это не страшно было. Еще требовали, чтобы одет был всегда с иголочки.

Я в основном работал до поздней ночи. Я любил либо рано утром из парка выезжать, либо поздно заезжать — дороги посвободнее, работать полегче.

Пассажиры в дни Олимпиады чаще всего были двух видов: одни — воодушевленно-радостные, а другие — несколько мрачные. Наверное, потому что одним хотелось зрелищ, а другим — нормально работать. Мне, как и этим последним, тоже хотелось работать, я был несколько равнодушен ко всем этим большим мероприятиям. Чем меньше меня трогали, тем легче мне работалось.

Это у молодежи было в основном радужное настроение. Например, где-то проезжает открытая машина. Кто едет — никто не знает, но все машут, кричат, все довольны.

Я работал на троллейбусе по проспекту Мира, мои маршруты были — «девятка» и 48-й. Проспект Мира — довольно интересная магистраль, там многое связано и с выставкой, и с центром города, и с Красной площадью, и с Кремлем, можно сказать. Однако водителю троллейбуса по сторонам шибко не посмотришь — пассажиры, машины, пешеходы. Все это было довольно серьезно.

В дни Олимпиады вообще стало больше машин. Зато возле дорог по всей Москве буквально за два-три дня специально к Играм понастроили кафешек. Потом они еще очень долго ржавели и здорово мешали, да и внешне смотрелись не очень.

«Гагарин улыбнулся и помахал рукой, а я ему в ответ»

Такой случай был — я почти поздоровался с Юрием Гагариным, первым в мире космонавтом. В 1961 году Гагарин отправился в свой полет, а в 1962-м, когда мне было 14 лет и я учился в ремесленном училище, на ВДНХ проходила встреча с ним. Если не ошибаюсь, она состоялась примерно через год после его полета. Это была какая-то встреча членов спортивного общества «Трудовые резервы» со знаменитостями. Нас туда привезли группой, и как раз в тот момент Гагарин был там. Он тоже был из «Трудовых резервов», в Люберцах, насколько я помню, учился.

Народу была тьма. Там, где он стоял, была своего рода трибуна или эстрада. И вот, Юра стоит — а у меня рост два метра, мне все ребята по пояс, поэтому мне проще было — и я руку ему протянул. Миллиметр какой-то оставался до того, чтобы с ним поздороваться.

В этот момент — когда мы с Гагариным встретились — меня, можно сказать, мой рост выручил. Но все же я немного не достал, и меня оттеснили. Людской волной меня оттащило оттуда.

А вот что на той встрече говорил Гагарин, я уже не помню. Там стоял гул, все кричали.

Есть, что вспомнить. Я жене и сыну своему не единожды рассказывал об этом.

«Судьба впервые улыбнулась мне, хотя я еще не родился»

Аркадий Гузман, инженер-механик, изобретатель, обладатель 20 патентов, участник онлайн-клуба мемуаристики «Линия жизни»

По всему чувствовалось приближение войны. В газетах почти ежедневно печатались сообщения о милитаризации фашистской Германии. Несмотря на заключение мирного договора с Германией и частые передачи по радио бравурных песен, на лицах людей ощущалась тревога.

В начале 1941 года, когда мать вешала белье на веревке во дворе, к ней подошла женщина с одной рукой и с медалью на груди. Она увидела рядом стоящую девочку четырех лет и поинтересовалась, как мать себя чувствует. «Как и все в моем положении», — улыбнулась та. «И вы давно беременны?» — всполошилась женщина.

«Да разве вы не знаете, что каждый день может начаться война! Куда вам второго ребенка. Здесь как бы самим уцелеть. Врачей из Москвы всех, конечно, призовут на фронт. Молока и других продуктов не будет. Впрочем, вы знаете, — стала она успокаивать ошеломленную беременную, — я вам помогу. У меня родственница работает медсестрой. Я с ней поговорю, а пока еще не совсем поздно, нужно принять срочные меры. Вы в каком доме живете? Я к вам завтра утром загляну и скажу, какие вещи нужно с собой взять», — пообещала она, и, вспомнив о чем-то, поспешила домой.

Утром следующего дня активистка уже стучалась в окно и, не дождавшись, пока ей откроют дверь, через форточку сообщила, что все в порядке. Пора собираться, а то до обеда нужно быть на месте.

«Да вы не волнуйтесь, — успокаивала она. — Все будет хорошо». Ее жесты были столь образны, речь убедительна, а движения так решительны, что не спавшая всю ночь молодая женщина, представляя себе предстоящее, решилась. Через полтора часа с узлом и в сопровождении медалистки она вышла из дома, но не пройдя и двадцати шагов, остановилась.

Навстречу в гости двигалась процессия родственников во главе с 82-летней свекровью. Она жила на улице Герцена и приехала, как обычно, навестить сына и невестку с внучкой. Встреча повергла несостоявшуюся пациентку в смятение. На мгновение она остановилась, потом подошла к свекрови и обняла ее. Заметив пристальный взгляд свекрови, заподозрившей что-то неладное, она поспешно объяснила: «В баню торопилась. Вечером очередь будет большая, все с работы пойдут». «Ну-ну, — покосилась глава процессии. — А это кто?» — показала она на орденоносицу. И, не дождавшись ответа, добавила: «В баню пойдешь в другой раз. А сейчас встречай гостей». И все, кроме женщины с медалью на груди, направились к дому.

Итак, главный барьер рождения был устранен. Судьба впервые улыбнулась мне, хотя я еще не родился.

«Сматывался бы ты отсюда. Скоро здесь немцы будут»

Три огромные красивые липы, высокий двухэтажный бревенчатый дом на полутораметровом, возвышающемся над землей фундаменте, одноэтажные дома, вросшие в землю, с множеством отдельных входов, ряд сараев с погребами, с козами, свиньями и коровами, образовали уютный двор. Под липой стоит опирающийся на палку старик Трошин Егор Иванович. Зачесанные по сторонам черные волосы с пробором посередине, тонкий прямой нос, усы и борода придают ему благообразный облик. Он замечает проходящего через двор мужчину, который, немного прихрамывая, несет два ведра воды.

— Слушай, — кричит он ему, — нечего тебе здесь делать. Нашел время воду таскать. Сматывался бы ты отсюда. Скоро здесь немцы будут. И тебе, и всем твоим тогда несдобровать.

— А тебя что, медом кормить будут? И с чего ты взял, что немцев допустят в Москву? — ставя ведра, презрительно спрашивает мужик.

— Я все знаю, — важно говорит Трошин. — Вчера приемник слушал. Немцы обещают русским, кто будет их поддерживать, свободу, продукты, порядок. А инородцев они не жалуют.

— А где ты взял приемник? И знаешь, что за это бывает? — угрожающе спрашивает мужик.

— Иди, иди... Да вещички собирай, — отвечает, поворачиваясь к нему спиной, Егор Иванович и начинает рассматривать кору липы.

— Ты еще пожалеешь об этом, — сказал собеседник, взял ведра и пошел домой.

Через два часа офицер с двумя солдатами выходят из дома Егора Ивановича. Один солдат несет приемник. Больше во дворе Егора Ивановича Трошина никто не видел.

«Стояла прекрасная яркая осень, все собирали желуди, чтобы поесть, а я гуляла»

Вера Звонарева, библиотекарь с 35-летним стажем

Я московская девочка, жила недалеко от Новинского бульвара, в Малом Новинском переулке. В войну я сделала свои первые шаги. Помню я о ней только что-то отрывочное. Я не ощущала тогда какого-то безумного голода, все для нас делала моя мама. Чем дальше по жизни, тем больше я понимаю, какой ужас испытало поколение наших родителей, потому что у них и дети были голодные, и эвакуация была. Я сейчас получаю от еврейского центра пособие за эвакуацию. Конечно, мы ничего этого не понимали. Это все чувствовали они, наши родители. Хорошо бы сделать огромнейший музей, где стояли бы эти керосинки, холодные туалеты, краны, письма.

Моя мама как-то получила от кого-то из своих письмо из маленького украинского города Кролевец, откуда она приехала в Москву, о том, что ее родители и маленькая сестра расстреляны в гетто. Собрали их и расстреляли. Когда она доставала это письмо, я так боялась, дрожала, потому что знала, что сейчас будут эти жуткие слезы. Я тоже начинала плакать и просить ее положить это письмо на место.

У нас был старый московский дворик, такой, поленовский. Все друг друга знали, как могли помогали. Чем-то утешали, угощали, чем можно. И я помню, кто-то сказал, что недалеко, кажется, в Филях (тогда это было Подмосковье) есть поле с замерзшей картошкой. И вот женщины с нашего двора ночью поехали туда и притащили по мешку этой совершенно замерзшей картошки.

Потом всем двором ездили на Ленинские горы за желудями. Из них тоже что-то делали. Та поездка была для меня, малюсенькой девочки, просто праздником, потому что стояла прекрасная яркая осень, было очень красиво, все собирали эти желуди, чтобы поесть, а я гуляла. Из них, наверное, что-то варили, прокручивали. Может, кофе или каши какие-то. Но то ощущение праздника я помню до сих пор — что можно не плакать, а ходить по этому лесу и собирать желуди. Мой старший брат, который потом стал архитектором, очень талантливый человек, делал мне из них игрушки.

«Кто был в ссоре — мирились. На кухнях поднимали рюмочки»

Потом настал День Победы. Мне было четыре с половиной года. В нашей квартире кто-то, по-моему, работал на радио. И тогда говорили, что радио нельзя выключать, потому что не сегодня-завтра должны быть известия. Хотя радио было не у всех. И вот по радио сказали, что подписан мир. Я помню, что была ночь, и мама сказала нам оставаться дома, а сама побежала к своей сестре, которая жила неподалеку — на Трехгорке. Мама рассказывала, что люди бежали по улице, останавливались, обнимались с незнакомцами, а потом бежали дальше.

На другой день все, кто жил в нашем двухэтажном доме, вышли на улицу. У нас во дворе еще с довоенных времен осталась круглая клумба. Я по ней бегала и слушала, о чем они говорят. А говорили они о том, что надо бы поставить столы, вынести, кто что может, что надо бы сесть и отметить. Я так ярко себе это представляла. Мама только говорила мне то и дело, чтобы я не упала с этой клумбы. А я продолжала бегать по ней.

Но вдруг погода стала портиться, все потемнело, и пошел дождь. Комнаты у всех были маленькие, и у кого-то в доме собраться было нельзя. Я была очень расстроена, что никто не соберется на улице. Какой-то жуткий облом произошел, прямо-таки.

Потом стали ждать людей с фронта. Почему-то довольно долго не приезжал мой дядя. Он был уже в возрасте, его там, на войне, даже звали дедом. Он все не приезжал и не приезжал. И я запомнила, что мама брала надомную работу, что-то вышивала. Когда в это время приходили мой родной брат с двоюродным — сыном этого дяди Сережи, она всегда спрашивала о нем. Один раз они вошли, мама опять спросила, а они ответили, что он приехал. Мама сначала им даже не поверила.

И вот на меня надели какой-то шикарный большой бант, платье, и мы пошли в гости к дяде Сереже нашему. Я, естественно, к тому моменту никогда его не видела. Они жили на первом этаже, и я помню, как мама дрожала, проходя мимо их открытых окон.

«Рейган принимал нас в Белом доме»

Марина Войцеховская, учительница с 1971 года; в конце 1980-х — директор московской школы № 1201

В 1989 году президенты Америки и Советского Союза Рейган и Горбачев впервые в мире подписали договор об обмене школьниками между двумя странами. И наша школа № 1201 с углубленным изучение английского языка попала в группу первых трех школ, которые отправились по обмену в Соединенные Штаты. С нами еще летела школа № 45, ее директором был очень известный в педагогических кругах мужчина по фамилии Мильграм. А третью школу я, к сожалению, не помню.

Этим вопросом занималось Министерство образования СССР и Департамент образования города Москвы. Очень много было, скажем так, волнительных моментов. Во-первых, они были связаны с тем, что потом нам надо было принимать американских школьников у себя, поскольку они нас принимали в своих семьях. Учителя жили в семьях учителей, а учащиеся — в домах американских школьников. И потом должен был быть обратный визит, и мы тоже должны были принимать их. Поэтому, подбирая кандидатов, мы, конечно, в первую очередь, руководствовались их достоинством как учеников, как людей. Но в то же время мы должны были посмотреть на их жилищные условия, потому что нам не хотелось ударить лицом в грязь — в 1989 году далеко не каждая семья могла позволить себе принять гостей.

В общем, мы прилетели в Нью-Йорк, сутки провели там. Для нас были организованы экскурсии. На следующий день нас на автобусах повезли в Вашингтон. Причем нужно было выбрать от трех школ ученика, который бы в Белом доме на приеме у Рейгана — это были последние месяцы его президентства — должен был выступить с приветственной речью от учеников из Советского Союза. Мы были счастливы, что им оказался ученик нашей школы Слава Зарубин. Рейган принимал нас в Белом доме очень тепло.

Непосредственно наша школа сотрудничала с американской Princeton High School из города Цинциннати, штат Огайо. И после встречи с Рейганом наши три школы разлетелись по городам Америки — кого где принимали. Вот, мы попали в Цинциннати. Хочу сказать, что всеми семьями, в которые были определены наши дети, наши ребята остались очень довольны.

И до сих пор они поддерживают связь с одним из учителей Princeton High School. Ее зовут Джейн Нарт, она занималась в том числе и приемом наших учеников. Она тогда преподавала в этой школе русский язык. У меня тоже с ней до сих пор сохранились очень хорошие отношения, мы переписываемся. Два года назад она с очередной группой американских школьников приезжала в Москву, и мы с ней встречались.

«Наши дети оказались намного более читающими»

Посмотрели мы там очень много. В Вашингтоне, наверное, все музеи, которые можно было показать, нам показали. А в Цинциннати распорядок был такой: каждое утро мы приходили в школу, и все уроки, которые были у детей принимающей стороны, наши ребята посещали вместе с ними. Они полностью окунулись в языковую среду, что принесло нашим ребятам колоссальную пользу, потому что, вернувшись оттуда, они говорили, что думают по-английски, а потом уже переводят то, что хотят сказать, на русский.

Нас принимали в Ротари-клубе. Причем там был один интересный момент. Когда мы туда пришли, нас спросили, стоит ли сажать русских детей за стол с американцами или отдельно. Я сказала, что русские дети умеют пользоваться ножом и вилкой, поэтому вы смело можете сажать всех вместе за один стол. Так что нас там считали людьми достаточно экзотическими.

Там была организация, она располагалась в Нью-Йорке и называлась ассоциация АСПРЯЛ. У них было представительство в Москве, на Октябрьской площади. Возглавлял эту ассоциацию Дэн Дэвидсон. Он великолепно говорил по-русски и очень хорошо организовал нашу поездку, следя за тем, чтобы каждому было хорошо.

Еще, когда мы туда приехали, американцы организовали совместный концерт. Нас об этом предупреждали, поэтому я обратилась к заслуженной художнице по костюмам Марине Андреевне Барт, и она выдала нам из своей коллекции расшитый жемчугами голубой сарафан и кокошник. Ну, и вот мы там устроили представление с выходом в национальном красивом костюме.

А в общем, эта поездка здорово сблизила ребят. Потом были еще поездки, но эта, первая, конечно, была незабываемая. Тем более, представьте себе, в 1989 году. Я знаю, что многие дети, которые тогда ездили, общаются с теми ребятами, у которых они жили. И это здорово. Конечно, Паша Львов переплюнул всех, женившись на Николь.

Американских школьников, которые приехали в Советский Союз, водили в Большой театр, театр кукол. И семьи, конечно, старались. В Ленинград их возили на три дня, показывали Исаакий, Казанский собор, Эрмитаж, естественно. Они были в восторге.

Мы были горды тем, что наши дети оказались намного более читающими. Правда, этому было свое объяснение, потому что у них видеомагнитофоны уже были, а у нас они только появлялись. Но тот же Дэн Дэвидсон, о котором я уже упоминала, сам сказал мне, что он рад за наших детей, потому что они читают гораздо больше, чем американские. По его словам, это чувствовалось и по их разговору, и по манере общения.